Неточные совпадения
Приезд его на Кавказ — также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой
соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что… тут, он, верно, закрыл глаза
рукою и продолжал так: «Нет, вы (или ты) этого не должны знать! Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас! Поймете ли вы меня?..» — и так далее.
Решась кокетку ненавидеть,
Кипящий Ленский не хотел
Пред поединком Ольгу видеть,
На солнце, на часы смотрел,
Махнул
рукою напоследок —
И очутился у
соседок.
Он думал Оленьку смутить,
Своим приездом поразить;
Не тут-то было: как и прежде,
На встречу бедного певца
Прыгнула Оленька с крыльца,
Подобна ветреной надежде,
Резва, беспечна, весела,
Ну точно та же, как была.
Это произошло так. В одно из его редких возвращений домой он не увидел, как всегда еще издали, на пороге дома свою жену Мери, всплескивающую
руками, а затем бегущую навстречу до потери дыхания. Вместо нее у детской кроватки — нового предмета в маленьком доме Лонгрена — стояла взволнованная
соседка.
Я отворил дверь как раз в ту минуту, когда он выпрыгнул в коридор от
соседок и, кажется, буквально, то есть
руками, выпихнутый ими.
Вскоре они переехали в другую часть города. Первый раз, когда я пришел к ним, я застал
соседку одну в едва меблированной зале; она сидела за фортепьяно, глаза у нее были сильно заплаканы. Я просил ее продолжать; но музыка не шла, она ошибалась,
руки дрожали, цвет лица менялся.
Положение Татьяны в семье было очень тяжелое. Это было всем хорошо известно, но каждый смотрел на это, как на что-то неизбежное. Макар пьянствовал, Макар походя бил жену, Макар вообще безобразничал, но где дело касалось жены — вся семья молчала и делала вид, что ничего не видит и не слышит. Особенно фальшивили в этом случае старики, подставлявшие несчастную бабу под обух своими
руками. Когда
соседки начинали приставать к Палагее, она подбирала строго губы и всегда отвечала одно и то же...
Если, бывало, кому-нибудь из
соседок доводилось, проходя мимо дома Давыдовской, увидать, как она стоит с длинным чубуком в одной
руке, а другою
рукою обирает сухие листья с волкомерии, то
соседка только замечала: «а ведь Давыдовчихин муж-то, должно что, еще жив», и всякая совершенно довольствовалась этим предположением.
Лунёв взглянул на Павла, тот сидел согнувшись, низко опустив голову, и мял в
руках шапку. Его
соседка держалась прямо и смотрела так, точно она сама судила всех, — и Веру, и судей, и публику. Голова её то и дело повёртывалась из стороны в сторону, губы были брезгливо поджаты, гордые глаза блестели из-под нахмуренных бровей холодно и строго…
Перед ним стояли обе его
соседки, в широких панталончиках из ярко-цветной тафты, обшитых с боков дешевенькими кружевами; в прозрачных рубашечках, с непозволительно-спущенными воротниками, и в цветных шелковых колпачках, ухарски заломленных на туго завитых и напудренных головках. В
руках у одной была зажженная стеариновая свечка, а у другой—литр красного вина и тонкая, в аршин длинная, итальянская колбаса.
— Костюшка, запевай! — крикнула Таня высоким контральто и облокотилась на стол, подперев щеку
рукой. Её кавалер начал что-то шептать ей на ухо, скашивая глаза в сторону мельника, обнявшего свою
соседку за талию и подносившего к её рту рюмку рябиновой. Она жеманилась, отворачивая голову в сторону. Таня посмотрела на неё ленивым взором тусклых синих глаз и снова приняла прежнюю позу, кинув гармонисту...
— Вот то-то и есть, — перебила
соседка, — слушайте же, что я вам скажу. — Тут она придвинулась еще ближе и примолвила с таинственным видом: — Как у вас придется еще такой случай: укусит кого-нибудь бешеная собака, вы возьмите просто корку хлеба, так-таки просто-напросто корку хлеба, напишите на ней чернилами или все равно, чем хотите, три слова: «Озия, Азия и Ельзозия», да и дайте больному-то съесть эту корку-то: все как
рукой снимет.
— Вот то-то, — произнесла ей
соседка, размахивая
руками, — теперь небось сами, Марья Петровна, благодарите бога, а вчера, помните ли? и слушать меня не хотели… ну, не предупреждала ли я вас, а? а вы еще хотели оставить его у себя… ну да, слава царю небесному, что это дело так благополучно для вас окончилось, очень рада… Прощайте, душенька Марья Петровна, благодарю за хлеб за соль, да к нам в Закуряево скорей приезжайте погадать в карточки… Прощайте!..
Долго бы лежать тут Марку Данилычу, да увидела его
соседка Акулина Прокудина. Шла Акулина с ведрами по воду близ того места, где упал Марко Данилыч. Вгляделась… «Батюшки светы!.. Сам Смолокуров лежит». Окликнула — не отвечает, в другой, в третий раз окликнула — ни словечка в ответ. Поставила Акулина ведра, подошла: недвижим Марко Данилыч, безгласен, рот на сторону, а сам глухо хрипит. Перепугалась Акулина, взяла за
руку Марка Данилыча — не владеет
рука.
— Почему надо? — поднял брови батюшка. Паша Канарейкина подтолкнула локтем свою
соседку Глашу Ярову, и обе фыркнули, прикрыв рты
руками.
И особенно теперь, когда темная туча собралась над родной стороной, когда последней угрожает страшная опасность от
руки более могущественной и сильной соседки-Австрии, после этого несчастного убийства в Сараеве австрийского наследника престола эрцгерцога Франца Фердинанда, [15 июня 1914 г. в Сараеве, городке, принадлежащем по аннексии Австрии и населенном по большей части сербами, были выстрелами из револьвера убиты эрцгерцог Франц Фердинанд с супругой.] убийства, подготовленного и проведенного какими-то ненавидящими австрийскую власть безумцами, и которое австрийцы целиком приписывают едва ли не всему сербскому народу!
Вскоре опять началась рвота. Больной слабел, глаза его тускнели, судороги чаще сводили ноги и
руки, но пульс все время был прекрасный. Мы втроем растирали Черкасова.
Соседка ушла. Аксинья сидела в углу и с тупым вниманием глядела на нас.
Пары двинулись… Я заметила, что воспитанницы идут под
руку, и, нерешительно подвинувшись к моей
соседке, протянула ей
руку. Но она отскочила от меня как ужаленная и резко произнесла...
«Чем не шутит черт, превратясь в амура! — думал он. —
Соседка ведет на меня атаку по форме. Aгa! да вот и цидулка [Цидулка — письмо, весточка (укр.).] пала ко мне в
руку. Конечно, назначение места свидания!»
Остались они после покойницы вдвоем с горбуном. Младенца девочку на грудь
соседке бабе отдали. Подросла девочка — Машей звали, отдал ее Пахомыч, по совету горбуна, с
рук на
руки Спиридону Афанасеьвичу Белоярцеву.